«На суде меня охарактеризовали так: «Злобен, хитер, изворотлив»

Бывший политзаключенный Владимир (имя изменено — С.) имел два административных ареста, также провел в колонии и тюрьме почти три года по нескольким уголовным статьям. На свободе он проанализировал то, с какими представителями разных ведомств ему пришлось столкнуться, и пришел к любопытным выводам.

«На суде в деле вместо моей была другая подпись»

— После того, как я соприкоснулся с системой лично, понял, что в ней задерживаются либо те, кто в принципе не способен осознать, что происходит, либо те, кто смог как-то с собой договориться, объяснить себе все, например, тем, что он не дает развалить страну, спасает ее.    

Если брать некий обобщенный портрет человека, который сегодня согласен работать в подобных заведениях, то, как правило, это молодой житель райцентра или села, которому предложили вместо «тихо спиваться» работу с зарплатой, какое-то жилье, пусть даже сначала и общежитие, но в перспективе квартиру, и, видимо, пообещали, что теперь он станет «уважаемым человеком».

И вот он в свои 22-25 лет становится «гражданином начальником», в подчинении которого может быть и сто зеков. Как тут не ощущать свою значимость.

Я не знаю, где учат на вертухаев и надзирателей, но могу предположить, чему их учат, исходя из того, что наблюдал сам.   

Их учат тому, что закон — это не важно, важно то, как ты умеешь подчиняться. Тому, что будут требовать одно, но по документам нужно будет отчитываться за другое. Там идет постоянная подмена понятий.

Исправительный процесс на самом деле является процессом наказания. Наказывают, потому что на тебя пришла разнарядка, а пишут «за неопрятный внешний вид».

Люди, продвижение по службе которых происходит не благодаря знаниям, опыту и заслугам, а по выслуге лет, считают всех образованных арестантов «лохами», которые протирали штаны, чтобы получить «корочку».  

Большинство тех, кто меня хватал, задерживал, судил и сажал, уверены в своей правоте и вообще верят в то, что они умнее нас — по определению, по должности, по месту службы.

Помню, как во время протестов в 2020 году сначала еще были такие силовики, которые понимали, что делают что-то противозаконное, потому что они прятали лица, боялись представляться, и в принципе боялись. А некоторым было даже стыдно из-за того, что они в этом всем участвуют.

Как-то я стал свидетелем того, как ОМОН пытался задержать женщину. Естественно, окружающие кинулись туда и стали возмущаться, ругаться. В этот момент появился милиционер, который начал все снимать. А я подошел к нему и стал снимать его. Он сразу спрятал свой нагрудный значок, было видно, что ему неловко.

Однажды меня со знакомыми задержали на улице. Мы еще не дошли до эпицентра протестов и предъявить нам, по сути, было нечего.  

Спросили у них, на каком основании мы должны с вами ехать, нам ответили: хотим проверить, вдруг вы не платите алименты. Нас доставили к начальнику уголовного розыска одного из райотделов. И этому человеку было реально стыдно.

Он понимал, что ему нечего нам сказать, прятал глаза, перешел на приватную беседу, мол, поймите, я шел на эту работу ловить бандитов, а не вот это все. Спрашивал у нас, чем все закончится.

Мне кажется, теперь уже в системе таких не осталось. В основном во всех этих учреждениях работают те, кто даже не понимает, что что-то нарушает. Эти люди прошли специальный отбор, но все равно порой степень их подлости меня поражала.

Например, в тюрьмах есть сотрудники, задача которых состоит в том, чтобы целый день подсматривать в камеры за заключенными. Всю смену он ходит от одной камеры к другой, открывает глазок и смотрит, чтобы не произошло самое страшное «нарушение» — чтобы кто-нибудь не спал и даже не прилег.

У так называемых «следователей» сейчас основная работа «шить дела». Они особо не заморачиваются. Например, на суде надо мной в деле вместо моей была другая подпись.

Я попробовал возразить, судья меня позвала, спрашивает: «Это ваша подпись?». Говорю: «Не моя». Сказала сесть на место и продолжила дальше, как ни в чем не бывало.  

В зале сидел опер, который склепал мое дело. В этот момент он ехидно мне улыбнулся: «Ничего у тебя не вышло, все равно сядешь». Этот человек был очень доволен собой.

Раньше думал, что «гражданин начальник» — часть тюремного жаргона. Когда сидел, узнал, что эта специфическая форма обращения была официально принята в исправительных учреждениях СССР в период ГУЛАГа в 1920-1930 годы. 

Много раз за день мы должны были рапортовать: здравствуйте, гражданин начальник, осужденный такой-то, по таким статьям на такой срок, дальше перечислялись профучеты, у меня было «склонный к нападению на администрацию и к экстремистской деятельности».

Чаще всего во время этой скороговорки они сами снисходительно махали рукой, мол, достаточно. Вроде, с одной стороны, они требуют от нас этот рапорт, но слушать его им не интересно в тысячный раз.

На самом деле сейчас рапорт используют лишь для того, чтобы ты в нем «ошибся» и получил наказание. Причем неполитических это не касается.

«Те, кто работали на кочегарке, рассказали, что туда принесли два мешка книг и сожгли»

— Для некоторых в заключении очень важны книги. Говорят, раньше с чтением все было просто, из камеры в камеру переносили книги с названием типа «Бомба для братвы». Я сам такую видел.

А тут стали появляться люди, которых интересует совсем другая литература. Например, мы с сокамерниками попробовали попросить что-нибудь на английском, что-нибудь про шахматы и по психологии.

Заместитель начальника тюрьмы, которая отвечала за исправительный процесс, на это ответила: «Вам не нужно копать так глубоко».

А вот на зоне в библиотеке самостоятельно можно было отыскать действительно хорошие книги. Например, там много обучающей литературы, я нашел даже учебник по физике Принстонского университета, изданный почти 60 лет назад.

По многочисленным рекомендациям прочитал трехтомник «Атлант расправил плечи», «451 градус по Фаренгейту», «1984» (эту книгу поймать очень сложно, она все время у кого-то на руках) и даже сказку про «Федота-стрельца».

Прочел много зарубежной научной литературы, в том числе энциклопедию по медицине, книги по психологии, по саморазвитию. Одну из тех книг даже после освобождения нашел и купил себе.

В разных учреждениях в определенные моменты какие-то книги запрещали. Как-то запретили всю психологию, разную мотивирующую литературу. Мы пришли в библиотеку — а там целый стеллаж пустой. После те, кто работали на кочегарке, рассказали, что туда принесли два мешка книг и сожгли.

На чтение выкраиваешь время буквально по минутам, где-то десять минут, где-то полчаса. Прочитав книгу, я обычно ее еще раз перечитывал и выписывал для себя тезисы.

Но даже за эти считанные минуты все равно читал не меньше двух книг в неделю. Всего, думаю, прочел больше сотни.

Удивлялись ли сотрудники тому, какая литература стала востребованной? Но большинство там «не копают так глубоко», они оценивали книги только по количеству. Их могло быть не больше трех в тумбочке.

Интересно, что в библиотеке проводили компьютерные курсы. Таким, как я «экстремистам», было запрещено на них ходить. Но я знаю, что учат там на «операторов ЭВМ».

Это звучит смешно, когда у всех по два смартфона. С другой стороны, на кого еще можно учить без интернета. При этом компьютеры стоят современные. То есть деньги государственные они освоили, чтобы учить печатать, как в 90-е.

«Мы все переглядывались и просто давились от смеха, в открытую хохотать, конечно, не могли»

— Неотъемлемая часть беларуской пенитенциарной системы — профилактические беседы и идеологические мероприятия. По ним, очевидно, есть план, в котором нужно поставить галочку.

Практически все проводилось формально ради этой галочки. Нам даже могли сказать: мы сегодня провели такую-то беседу, если спросят, подтвердите.

Когда мероприятия все-таки проводили, обычно нам включали видео, которые перемежались с информацией. То есть сначала идет небольшой ролик, потом появляется текст, потом снова ролик. Причем видео и текстовая часть по смыслу совпадали весьма условно.

Большая часть была про вред наркотиков и алкоголя. Также пропаганда того, что надо работать, вести честную жизнь, получать честный заработок и все в том же духе.

Тексты все дежурные, подготовленные по принципу, чтобы отцепились. То есть они формально готовили материалы, формально проводили мероприятия, мы формально просматривали и кивали. Такое лицемерие по кругу.

Абсолютно никакой заинтересованности в том, чтобы до нас реально что-то донести, у них нет.

Самой большой сложностью на этих мероприятиях для сотрудников был текст между видео. Один наш начальник отряда обычно просил его прочитать кого-то из заключенных. Потом начальник сменился. Этот парень читать тексты предпочел сам.

И вот он начинает, а мы слышим, что он читает на уровне школьника начальных классов, отдельные слова буквально по слогам.

Сложносочиненные предложения для него вообще были чем-то непонятным, набором несвязанных слов, он читал их без пауз, без выражения, без изменения интонации.

Он путал местами буквы и целые слова, неправильно произносил формы слов, что порой меняло смысл.

Однажды ему встретилось в тексте английское слово, одно из тех общеизвестных, которые обычно не переводят. Он запнулся, задумался и вышел из положения, объяснив: «Что-то на иностранном языке».

Мы все переглядывались и просто давились от смеха, в открытую хохотать, конечно, не могли.

Также с осужденными нужно проводить личные профилактические беседы. Их предусмотрено несколько за время заключения. Одна обязательная проводится перед окончанием срока.

Ее официальная цель — дать человеку правильное напутствие. Делает это тоже начальник отряда. Прихожу к нему на эту беседу.

А у меня дети его возраста. А также высшее образование, я знаю языки, у меня серьезная профессия, была должность, я обучал людей. Это все, кстати, есть в моем личном деле, которое он, естественно, не читал.

И вот этот паренек начинает строить из себя наставника, отца, который учит сына-подростка. Дескать, я должен стать нормальным членом общества, не то, что раньше, должен зарабатывать деньги.

Спросил, есть ли у меня семья, и, получив утвердительный ответ, воодушевился, мол, вот поэтому ты и должен найти работу.

Хотя если бы он все-таки прочел мое дело, узнал, например, сколько я зарабатывал и кем работал, может, сам бы попросил какой совет.

«К нам домой приходили 2-3 раза в неделю и только в 2 часа ночи»

— Несмотря на всю формальность и лицемерие, которыми пропитаны эти учреждения, для них важны показатели. По каким-то причинам, они не могут просто так их нарисовать.

Поэтому создают их довольно примитивным образом — дают наказания политическим и поощрения всем остальным. При этом критерии оценок, как известно, есть только у них в головах.

Каждый месяц начальник отряда собирал нас на собрание, сообщал, сколько всего у нашего отряда замечаний и поощрений и с серьезным видом делал вывод: «Этот месяц у нас что-то похуже» или, наоборот, типа мы молодцы.

Но мы-то знали, что от нас вообще ничего не зависит, поэтому молча переглядывались и снова смеялись про себя. Только представьте, одни придумывают наказания и поощрения, передают информацию наверх, там ее другие обрабатывают и снова спускают, уже с какими-то предупреждениями. Абсурд полнейший.  

Вообще там вся система устроена так, чтобы ты все время чувствовал себя виноватым. Мне кажется, принципы, по которым работают сейчас все эти СИЗО, колонии и тюрьмы, являются максимизированной моделью, которую беларуские власти стремятся распространить на всю страну.

Однажды в тюремном магазине пришлось буквально почувствовать себя героем культового фильма как раз про систему абсурда «Кин-дза-дза!». Там была известная фраза: «Луц частями не продается».

А я решил купить лука, так как хотел хотя бы так получить немного витаминов. На «отоварке» сначала говоришь, какую сумму денег списывать, а потом выбираешь товары. Цены мы, конечно, знали до копейки, сдачу при этом давали карамельками.

Но лука мне не нужен был килограмм, я попросил полкило. «Лук частями не продается», — ответила продавщица, даже не подозревающая о том, какой смысл приобрела моя покупка.  

Кто только у меня не спрашивал, зачем тебе это было надо, чего вам не хватало. Сами для себя они имеют дежурный ответ, мол, мы все дураки, у нас все было, а мы на что-то повелись, сделали ошибку в жизни.

Ты будешь консультировать их по шахматам и даже составлять задачи, но они все равно стараются не замечать, что перед ними приличные люди, образованные, интеллигентные. Потому что это вызовет когнитивный диссонанс, сложно объяснимый для себя.

Я не знал, что такое превентивный надзор, который дают всем политическим. Раньше его давали осужденным по особо тяжким статьям.

Назначается надзор через суд, кроме статьи учитывается количество нарушений. С этим у них проблем не бывает, сколько надо нарушений, столько тебе организуют. Суд проходит выездной, часто прямо на месте.  

Помню, на этом суде зачитывали решение, в котором меня охарактеризовали так: «Злобен, хитер, изворотлив». Я посчитал это даже немного за комплимент.

Разумеется, такому опасному гражданину не могли назначить маленький срок надзора, поэтому дали примерно такой же, каким был и срок заключения.

Я думал, надзор станет чем-то формальным, как и все их мероприятия в колониях и тюрьмах. Оказалось, что нет, здесь они исполняют все требования с каким-то особым рвением.

По сути, этот превентивный надзор мало чем отличается от «домашней химии». Постоянные проверки, принудительные встречи в РУВД, за три нарушения — тюрьма.

В этом как раз было общее: нарушений тебе могут организовать и вне заключения столько, сколько нужно. Придут ночью, тихонько поскребутся в дверь, чтобы ты не услышал, а потом напишут в отчете, что надзорный скрывается.

Или сообщат неправильную дату мероприятия, ты его пропустишь — и снова нарушение. К нам домой приходили 2-3 раза в неделю и только в 2 часа ночи.

Я как-то даже спросил, почему именно в это время. Ответили: когда нам удобно, тогда и приходим. Однако поскольку группы были разные, не исключаю, что у них все-таки есть указания на этот счет.

Я задумывался и об этих людях, которые вот так по ночам ходят в чужие дома. Некоторые понимают, какой ерундой занимаются.

По их выражению было видно, что их принудили, так же, как и меня. Таким было неудобно, что они разбудили всю семью. Как правило, они не задавали никаких вопросов, просто просили быстро расписаться и уходили.

Но большинство, особенно молодых новичков, все-таки на полном серьезе в который раз задавали свой идиотский набор вопросов: как зовут, как зовут жену, с кем живете, устроились ли на работу.

На самом деле я не собирался оставаться в стране после освобождения. У меня дети, я не мог их там оставлять. Но надзор помог мне осознать, что и по эту сторону решетки тоже находится зона, поэтому решение об отъезде было принято еще быстрее.

По их предписанию я сходил в центр занятости. Специалисты-кадровики на полном серьезе мне предлагали «интересные вакансии» по сортировке овощей, уборке мусора и похожее.

На зоне я очень боялся, что после она мне будет сниться в кошмарах. Но уже после переезда мне несколько раз снился другой сон, как я оказался в Беларуси.

Во сне я ругаю себя — как же так, ты же не собирался сюда возвращаться — а потом долго пытаюсь вырваться. И это действительно страшный сон.